Мои любимые стихи

[Akrill]

Имперский рай

Лохмотья знамен, железки наград, короткая брань команды,
Тщедушный трубач, краснея, как рак, натужно дудит в трубу.
Имперский штандарт, последний парад, четыреста грамм баланды,
Плакат на плацу, четвертый барак, кокарда на низком лбу.

Кто смел, тот и съел, а кто не успел, тому куковать без пайки.
Метет ли метель, цветет ли сирень - оружие чистит взвод.
В двенадцать обед, в тринадцать расстрел, затянем потуже гайки,
На каждый патрон найдется мишень, на каждый сапог - живот.

Торжественный марш с утра до утра вибрирует в каждом ухе,
Бездарный дурак и умный подлец куют величальный стих.
Решетки. Замки. Колодец двора. На пыльном окошке - мухи.
Кто тихо сидел, уже не жилец, кто громко кричал - затих.

Кто рвется вперед, тот первый умрет, пусть даже минует мину -
Идущий за ним злорадно сопит и пулю в затылок шлет.
Он тоже падет - всему свой черед - сраженный ударом в спину,
И будет забыт, как тот, кто убит, как тот, кто его убьет.

Веселый палач, унылый трюкач, контроль за чужими снами,
Державный урод глядит на народ с портретов во всей красе.
Слюнявит конверт усердный стукач. Солдаты слюнявят знамя.
Освенцимский вальс, колымский фокстрот. Флаг поднят. Танцуют все.

И выхода нет. Что толку в борьбе? Бумага уже в конверте.
Ни лучших времен, ни громких имен - все давит стальной каток.
Последний пейзаж, доступный тебе за восемь секунд до смерти -
Плакат на плацу, лохмотья знамен, затоптанный в грязь цветок...



Нестеренко

[Akrill]

И будет снег, как пепел в седине,
Заплачет пламя в печке под запором.
Оранжевые блики на стене,
Сдуваемые тихим разговором...

И будет ночь удушливым теплом
Вливаться в грудь и растекаться в теле.
И будет бесноваться за стеклом
Личина конопатая метели...

И будет утро - первые следы
По девственному снегу между яблонь.
И первый взгляд на мир - без слепоты,
И первый встречный - может быть сам дьявол...

И будет день...

[FOBOS]

Не знаю как это назвать, и кто автор, но так цепляет!

Здесь деньги не ждут,
Когда их сожгут,
В их власти дать счастье и счастье отнять.
Но только не мне,
Я сам по себе
И тёмные улицы манят меня...

[Akrill]

На небе вороны, под небом монахи,
И я между ними в расшитой рубахе,
Лежу на просторе, легка и пригожа,
И солнце взрослее и ветер моложе.

Меня отпевали в громадине храма.
Была я невеста, прекрасная дама.
Душа моя рядом стояла и пела,
Но люди, не веря, смотрели на тело.

Судьба и молитва менялись местами.
Молчал мой любимый и крестное знамя.
Лицо его светом едва освещало.
Простила его, я ему все прощала.

Весна, задрожав от печального звона,
Смахнула три капли на лики иконы,
Что мирно покоилась между руками,
Ее целовало веселое пламя.

Свеча догорела, упало кадило.
Земля, застонав, превращалась в могилу.
Я бросилась в небо за легкой синицей,
Теперь я на воле, я белая птица...

Взлетев на прощанье, кружась над родными,
Смеялась я, горя их не понимая.
Мы встретимся вскоре, но будем иными.
Есть вечная воля, зовет меня стая.

[Akrill]

Государство серых крыс, размножающихся в норах,
Вечно жадных и голодных, вечно рыщущих впотьмах...
Государство серых крыс не нуждается в опорах -
Корма все еще хватает в разоренных закромах.
Ну, а если корма нет, то соседи - тоже пища,
Каждый ради коллектива должен жертвовать собой!
Пропитал единый дух их убогие жилища,
Как учил великий Дарвин, крысы заняты борьбой.
От пустынь и до снегов, и от моря и до моря
Продолжается веками каннибальский этот пир,
Государство серых крыс повидало много горя,
Но по-прежнему способно заразить чумою мир.
Но ни яды, ни чума, ни коты и ни капканы
Не способны опрокинуть эти серые полки!
Крысы яростно пищат, тыча мордочки в стаканы,
О величии крысиной все сметающей руки.
И, услышав бранный клич, навостряют чутко уши,
И глядят с тоской на Запад и с надеждой - на Восток,
И звучит крысиный писк над восьмою частью суши,
До костей сожрут любого - что поделать, мир жесток.
Где ж ты, где ты, крысолов, со своей чудесной дудкой,
Увлеки их дивной песней в Ледовитый Океан!
Чтоб угроза из угроз обернулась глупой шуткой,
Чтоб расстаял серый ужас, словно утренний туман.
Чтоб разбойных грызунов поскорей призвать к ответу,
Чтоб никто во дни несчастий горло нам не перегрыз,
Поспеши же, крысолов, и очисть от них планету,
Избавляя от напасти государства белых крыс!



Нестеренко

[Akrill]

Эта подлая жизнь не раз и не два
Окунала, меня в кровищу лицом.
Потому я давно не верю в слова,
И особенно — в сказки со счастливым концом.

Надо ладить с людьми! Проживёшь сто лет,
Не погибнув за некий свет впереди.
Четвертъстолько протянет сказавший «нет»:
УЖ его-то судьба навряд ли станет щадить!

Если выжил герой всему вопреки
И с победой пришёл в родительский дом,
Это — просто чтоб мы не сдохли с тоски,
Это — светлая сказка со счастливым концом.

Если прочь отступил пощадивший враг
Или честно сражается грудь на грудь —
Не смешите меня! Не бывало так,
Чтобы враг отказался ножик в спину воткнуть.

Если новый рассвет встает из-за крыш
И любовь обручальным сплелась кольцом,
Это — просто чтоб ты не плакал, малыш,
Это — добрая сказка со счастливым концом.

Если в гибельный миг прокричал «Держись!»
И собой заслонил подоспевший друг -
Это тоже всё бред, ибо учит жизнь:
Не примчатся друзья — им, как всегда, недосуг.

Но зачем этот бред не даёт прожить,
От несчастий чужих отводя лицо?..
А затем, чтоб другому помочь сложить
Рукотворную сказку со счастливым концом.



Из книг Семеновой

[Akrill]

По морю, а может, по небу, вдали от земли,
Где сизая дымка прозрачной легла пеленой,
Как светлые тени, проходят порой корабли,
Куда и откуда — нам этого знать не дано.

На палубах, верно, хлопочут десятки людей,
И кто-то вздыхает о жизни, потраченной зря,
И пленники стонут по трюмам, в вонючей воде,
И крысы друг дружку грызут за кусок сухаря.

Но с нашего мыса, где чайки бранятся без слов,
Где пёстрая галька шуршит под ударом волны,
Мы видим плывущие вдаль миражи парусов,
Нам плача не слышно, и слезы рабов — не видны.

А им, с кораблей, разорённый не виден причал
И дохлая рыба, гниющая между камней, —
Лишь свежая зелень в глубоких расселинах скал
Да быстрая речка. И радуга в небе над ней...



Из книг Семеновой

[Akrill]

Нагой огонь в агонии,
Фитиль почти сгорел.
Шутихи новогодние
Закончили расстрел.
Ладони пахнут ладаном.
С чего бы это вдруг?
Ты шепчешь мне: "Не надо нам
Встречаться, милый друг".
Слова зловещей лавою
Испепеляют ночь.
Любовь, калекой слабою,
Хромает, плача, прочь.
И я от ада жаркого,
От ставшей мне чужой
Ползу, по полу шаркая
Обугленной душой.

[Нефертити]

Но зачем этот бред не даёт прожить,
От несчастий чужих отводя лицо?..
А затем, чтоб другому помочь сложить
Рукотворную сказку со счастливым концом.

очень понравился стих, особенно эти слова!
Akrill, пасиб

[Akrill]

Nefertiti1985, да

__________________________________________________


Нам всем навевают глухую тоску вечера.
Нам кажется вечер предвестником горькой утраты.
Еще один день, точно плот по реке, во «вчера»
Уходит, уходит... ушёл... И не будет возврата.

Нам утро подарит и радость, и новую тень,
И вечной надеждой согреет нас юное солнце,
Но то, чем хорош или плох был сегодняшний день,
Уже не вернётся обратно, уже не вернётся.

Мелькают недели, и месяцы мчатся бегом...
Мы вечно спешим к миражу послезавтрашней славы,
А нынешней глупости, сделавшей друга врагом,
Уже не исправить, мой милый, уже не исправить.

Мы время торопим, мечтая, как там, впереди,
От бед повседневных сумеем куда-нибудь деться...
А маленький сын лишь сегодня лежал у груди —
И вдруг повзрослел. И уже не вернуть его в детство.

В минувшее время напрасно душой не тянись —
Увяли цветы, и соткала им саван пороша.
Но, может быть, тем-то и светел божественный смысл,
Что всякое утро смеясь разлучается с прошлым?..

И сколько бы нам ни сулил бесшабашный рассвет
На деле постигнуть вчерашнюю горькую мудрость,
Он тем и хорош, что придумает новый ответ...
А вечеру жизни — какое наследует утро?..


Из книг Семеновой

[Akrill]

Дома, братцы, у Небес
Не допросишься чудес.
День за днём — как те горшки на заборе,
Дома — скука и печаль;
Нас притягивает даль —
Чудеса живут, известно, за морем.

И народ вокруг — не тот!
Хоть бы раз пойти в поход:
Кто же чудо у порога отыщет?
А за морем — пир горой!
Что ни парень, то герой,
Что ни девка — вмиг утонешь в глазищах!..

Так мы плачемся в глуши.
И однажды, вняв души
Устремленьям, да и просто в науку,
Нас хватает и несёт...
И судьбы водоворот
С надоевшим домом дарит разлуку.

...И окажется, что где б
Ни прижиться — горек хлеб,
Не рукою материнской спечённый,
Не в отеческой печи,
Не от дедовской свечи,
Не на пращуров земле разожжённой.

Там героев — как везде,
Что алмазов в борозде.
Вместо раскрасавиц — дура на дуре.
Ну а чудо из чудес —
Твой земляк, какой невесть
В тот заморский край закинутый бурей.

И на сердце ляжет мрак,
И назад потянет так,
Что хоть волком вой на площади людной.
И поймёшь, что дом, где рос,
Где по тропкам бегал бос,
Он и есть на свете главное чудо.

И вспорхнуть бы, полететь!..
Но уж врос в чужую твердь;
Корни рвать — себе и ближним на муку...
Что и как в родном краю
Да про молодость свою —
Это всё теперь рассказывай внуку,

А взрослеть возьмётся внук,
Он осмотрится вокруг,
Станет привязью родительский корень:
Дома чуда ждать сто лет,
Вот в краях, где вырос дед, —
Там-то жизнь! Эх, кабы съездить за море...


Из книг Семеновой

__________________________________________________

Хорошо там, где нас нет

[Akrill]

Друзья уходят как-то невзначай,
Друзья уходят в прошлое как в память,
И мы смеемся с новыми друзьями,
А старых вспоминаем по ночам.

А мы во сне зовем их как в бреду,
Асфальты топчем, юны и упруги,
И на прощанье стискиваем руки,
И руки обещают нам "Приду".

Они врастают - тают - в синеву,
А мы во сне так верим им, так верим,
Но наяву - распахнутые двери,
И боль утраты - тоже наяву.

Но не прервать связующую нить,
Она дрожит во мне и не сдается,
Друзья уходят, что же остается?
Друзья уходят, кем их заменить?



Егоров

[Akrill]

Прошла контроль - уже ты за границей,
И за стеклом растаяла, дрожа.
Я для тебя, ты для меня - за Стиксом,
Тень тени, отраженье миража.

Я взглядом попрощался с синей птицей,
Когда же стих ее последний стон,
Я не сошел с ума и не убился.
Пришел домой, лег спать, увидел сон.

...Мне снился сон - жестокий и прекрасный.
Как будто есть в неведомом пространстве
Другая - настоящая Земля,
Что с нашею почти неразличима,
Но там живут - навек неразлучимы
Любимые друг другом ты и я.



Andronic

[Akrill]

Гудящее море с ветрами боролось,
По палубе брызги стеля,
Когда мы услышали сорванный голос,
Донёсшийся с мачты: «Земля!..»

В разорванных тучах проглянуло небо,
И солнце метнуло лучи,
И берег, похожий на зыбкую небыль,
Жемчужный туман облачил.

Был с нами на судне один северянин,
Он руки вперёд протянул:
«Утёсы в снегу!.. Вот мой берег буранный,
Где я расцелую жену!..»

Вскричал уроженец далёкого юга,
Смолёных канатов черней:
«Я вижу пустыню! Там плачет подруга;
Мы скоро обнимемся с ней!»

И третий, с востока, заплакать готовый,
Всем телом к форштевню приник:
Он видел вдали заострённые кровли
И слышал, как шепчет тростник.

«Мой город!..» — восторженным, крикам я вторил,
Неистовой радостью пьян:
Гранитная крепость вставала из моря,
И башни пронзали туман.

Но спряталось солнце, и в отблесках молний
Седой океан опустел.
Лишь мерно катились железные волны,
Да ветер над ними свистел...



Из книг Семеновой

[ Это сообщение было отредактировано: Akrill 2007-04-30 15:20 ]

[Akrill]

В твоем имени – сотни других имен,
В твоем лике – десятки лиц.
Ты скользишь сквозь вехи эпох и имен –
Для безвременья нет границ.

Ты приходишь внезапно. В ловушке дней
Прерывается сердца стук.
И бесшумный танец твоих теней
Как агония мертвых рук.

По следам твоим тянется снов каскад,
И напрасно с чужих страниц
Ты пытаешься снова поймать мой взгляд
Чернотою пустых глазниц.

Пусть отмерен мой путь и уже трудней
Повернуть все былое вспять,
Я не стану лампадой души твоей,
Даже если ты будешь ждать.



Svetlana Os

[Akrill]

Мама в детстве мне песенку пела. «Счастливее всех будет тот,
Кто по радуге, как по крутому мосту, через небо пройдет».
Не забылась мечта, не оставила детская сказка меня,
Семицветной надеждой плясала вдали, ярким чудом маня.
Без оглядки и без сожаленья оставил я старый мой дом,
И чужие дороги меня окружили змеиным клубком.
Повели, заморочили, спутались – слякоть, колдобины, грязь.
За крутым поворотом – с ухмылкой – лихая беда заждалась.
Не заметишь, как выведет тропка в коварную зыбкую мглу.
Где кусты тебе вслед меж лопаток разбойничью бросят стрелу.
Тетива пропоет – и уляжется мертвым меж сумрачных скал
Дуралей, что цветную тропу в черном мире наивно искал.
И отчаялся я, и поверил, что нет на земле красоты...
Но на горестный стон серебристою песней откликнулась ты.
На раскрытой ладони тебя перекресток, как дар, протянул.
Не гадая, не думая, я на твой смех, как на зов, повернул.
Пусть мне радуга под ноги ляжет сама – не сойду я с пути!
Мне судьба – за тобой по камням, по ухабам, по кучам брести,
Лишь бы ритмом любви отзывался в крови твой танцующий шаг...
Ты взглянула в глаза, улыбнулась и звонко сказала: «Чудак!
Понаплел, понапутал – сама уж не знаю, где сказка, где быль...
Но откуда взялась на твоих сапогах семицветная пыль?..»



Из книг Голотвиной

[Akrill]

Раскинув стынущие руки,
Не видя неба 6 серой мгле,
Уже на том краю разлуки —
Убитый парень на земле.

Он, может, сам во всём виновен
И получил, что заслужил.
Но ток живой горячей крови
Не дрогнет больше в руслах жил.

Пусть оправдают, пусть осудят —
Ему едино. Он ушёл.
Теперь угадывайте, люди,
Кому с ним было хорошо.

А он не сможет оглянуться
Из-за последнего угла
И протрезветь, и ужаснуться
Своим же собственным делам.

Нам словно мало тех напастей,
Что посылают небеса.
С какой неодолимой страстью
Себя двуногий губит сам!..

Пока ты жив, еще не поздно
Начать с начала, бренный путь.
Там, наверху, пылают звёзды.
Там, дальше, — есть ли что-нибудь?

Дано ли будет нам обратно
Сойти во славе новых тел
И смыть всю грязь, и выжечь пятна,
Коль в этой жизни не успел?..

Быть может, вправду наше
семя Бессмертным, спит в кругу планет
И ждёт, когда настанет время,
И прорастёт... А если нет?

А вдруг ни ангелы, ни черти
Не пронесутся в пустоте,
И что душа избегнет смерти —
Всего лишь сказка для детей?

А вдруг в последний раз, не в первый
Приходим мы на этот свет?
И впереди — лишь тьма и черви?
И рая нет? И ада нет?..

И нет суда, и нету судей,
И ни похвал, ни укоризны,
На что, мол, тринькаете, люди,
Одну-единственную жизнь?..

Иди, не опуская веки,
Живи мгновенья, как года,
Но каждый след чтоб был — навеки.
И каждый шаг — как в никуда.


Из книг Семеновой

[Akrill]

Пустая жизнь, несвежие газеты
Меня расстраивают. Я бреду по свету,
И за щекой моей конфеты нету,
И денег нету, даже на вино.

А раньше было все не так тоскливо,
Мы были живы, поспевали сливы,
Река у ног текла неторопливо...
Да было это все давным-давно.

Давным-давно все это было с нами -
Лишь мостовая же под ногами,
И в парке львы склонились головами.
Фотографы. Художники. Скамьи.

Я помню запах колбасы и сыра.
Я, помню, думал обойти полмира.
Теперь мне сыро, холодно и сыро.
И у меня отдельная квартира.
И поседели волосы мои.



Аркадий Суров

[Akrill]

Город пал на рассвете, не зная об этом итоге.
Не вручались ключи, не въезжал генерал на коне,
Но прямые проспекты покорно ложились под ноги
Завершившей поход неприятельской армии - мне.
В этой штатской одежде я встречен столицей по-свойски,
Город рано решил, что охрана ему не нужна!
Я последний солдат, уцелевший из целого войска,
И покуда я жив - не окончена эта война.
На бульварах весна. Безмятежны довольные лица -
Враг разбит, как узнали они из газетных тирад.
Но разбиты не все. Хоть один, да дошел до столицы,
И теперь не они - мы проводим победный парад.
И пускай на руке моей - бинт вместо белой перчатки,
Пусть на мне не мундир - одежонка с чужого плеча,
Но, печатая шаг, я иду по имперской брусчатке,
Их центральную площадь по праву победы топча.
И я словно бы вижу, как реет полотнище флага,
И, незримы для местных, сияют на солнце штыки,
И брусчатка дрожит от беззвучного мерного шага -
То торжественным маршем идут вслед за мною полки.
Все, кто вышел в поход, кто удар наносил за ударом,
Все, чьи кости достались собакам враждебной земли...
Спите, братья мои. Вы сражались и гибли недаром.
Я дошел. Я сумел. Это значит, что все мы дошли.
Слишком рано они раструбили о полной победе,
Слишком поздно они осознают теперь, что к чему!
Я исполнил свой долг без бряцания стали и меди,
Я сумел. Я дошел. Я принес в этот город чуму.



Нестеренко

[Akrill]

Спи, родной, сомкни ресницы,
Кончен грозный счёт.
Перевёрнуты страницы,
Дальше жизнь течёт.

Дремлют сумрачные ели
Вдоль пустых, дорог.
Все мы что-то не успели
В отведённый срок.

Не отбросит больше радуг
Солнце на клинке.
Тор закатные громады
Гаснут вдалеке.

Мы проснёмся утром ясным
И продолжим путь.
Будет Зло уже не властно
Людям души гнуть.

Что-то мы с тобой свершили,
Что-то — не смогли...
Спи, родной, раскинув крылья,
На груди земли.



Из книг Семеновой

[Akrill]

Наши судьбы текут, как ручьи,
Как прибрежный песок.
Что — песчинка? Что — капля?..
И всё-таки в жизни не раз
Каждый делает выбор.
И выбор порою жесток.
Даже если судьба, королевств
Не зависит от нас.

Если Зло и Добро
В откровенной схватились борьбе
И последним пророчествам
Сбыться мгновенье пришло,
Загляни в сбою душу:
Что вправду милее тебе,
Что влечёт тебя с большею
Силой — Добро или Зло?

А потом, присмотрись,
Кто силён и наденет венец,
А кого проклянут
И навеки забудут как звать.
М опять загляни себе в душу:
Хорош ли конец?
М спроси себя снова:
Неужто охота встревать?..

Что за радость —
Безвестно погибнуть в неравном бою?
Может, спрятать глаза,
Ведь уже никого не спасти?..
Мало толку в геройстве,
Которого не воспоют...
Время лечит —
Однажды и сам себя сможешь простить.

А ещё — ты поверь, так бывает! —
Нет хуже врагов,
Забывающих в битве жестокой
Про всякую честь,
Чем стоящие — тот и другой! —
За Добро и Любовь...
Где меж ними различье?
С кем правда? Кого предпочесть?..

...А потом победитель
Устало опустит свой меч —
Враг стоит на коленях,
И мир не постигла беда...
И раздастся приказ:
«Всем ослушникам — головы с плеч!»
С кем пребудет твой выбор,
Мой доблестный друг? С кем тогда?..



Из книг Семеновой

[Akrill]

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь, совсем внезапно.
Не отрекаются любя.

А ты придешь когда темно,
Кода в окно ударит вьюга.
Кода припомнишь как давно
Не обнимали мы друг друга.
Да ты придешь когда темно.

И так захочешь теплоты,
Мне полюбившейся когда-то,
Что переждать не сможешь ты
Трех человек у автомата.
Вот, как захочешь теплоты.

За это можно жизнь отдать.
И до того я в это верю,
Что трудно мне тебя не ждать
Весь день, не отходя от двери.
За это можно все отдать.

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь, совсем внезапно.
Не отрекаются любя.



Тушнова

[Akrill]

Немало философов разных народов
О благополучии ближних радея,
Всемерно стремясь к исправленью природы,
Боролись во имя опасной идеи,
Безумной мечты поделить наши души
На сферы влиянья овец и волков.
А волку, как правило, хочется кушать,
Он не виноват, что с рожденья таков.
Раз не травоядны, то значит, так надо,
Закон эволюции, древний обычай,
Поэтому сходство меж стаей и стадом
Значительно меньше взаимных различий.
А овцы не могут бороться с волками
И в проигрыше будут в любом инциденте -
Рога стоят мало в сравненье с клыками,
Но главная разница - mоdus vivendi.
И в силу отмеченных выше различий,
Уверовав, что в травоядности - правда,
Мы сферу овечью должны увеличить,
А волчью - с дороги смести, как преграду.
Но овцы покорны, слабы и пассивны
И сами волков одолеть не сумеют,
А волки напористы и агрессивны
И крепкие зубы к тому же имеют,
Умны, энергичны, смелы и опасны,
Так просто себя не дадут обезглавить,
И вывод из этого следует ясный:
С волками борьбу должны волки возглавить!
И волки за дело берутся проворно,
Закутавшись в шкуры убитых овечек,
А чтобы последние были покорны,
Дурманят их ядом красивых словечек.
Уверив баранов своих миллионы,
Что овцы они и душою, и телом,
Овечек не просто уже - по закону
Дерут - за измену овечьему делу.
Все меньше овец остается в природе,
Естественный в силу вступает отбор:
Лишь тот уцелеет в овечьем народе,
Кто сможет волкам дать надежный отпор.
И серая шерсть у овец отрастает,
И ноги быстрее, и зубы острей,
И вот уж стада превращаются в стаи -
Становятся овцы грозою зверей.
Ну что же, кусайте, философы, локти -
Хорошую вы оказали услугу!
Поди разбери, где копыта, где когти -
Все кушают мясо, а значит, друг друга...



Нестеренко

[Akrill]

А тогда мне исполнилось восемь,
И вступала по улице главной
Непонятная, странная осень
В город Игоря и Ярославны.

В город страшная осень вступала,
Облака на рассвете чернели,
И цвела на огне листопада
Ядовитая зелень шинелей.

Не осталось имен бы и чисел,
Только четко впечаталось в память:
Мы читать не по книжкам учились -
По приказам с чужими орлами.

Может быть, и не вспомнить бы вовсе
Этой осени в старом Путивле,
Но тогда мне исполнилось восемь,
И за мудрость мы детством платили.

И я помню, как в тихом овраге,
Верболозом пропахшем и мшистом,
Он суконкой обмахивал краги
Перед тем, как скомандовать: "Шиссен!"

Я-то помню, как с хутора тетка
В нашей комнате, к ставням припавши,
На телеге увидела что-то
И упала, и охнула: "Паша!.."

Я-то помню, и в этом все дело,
Хоть и было тогда мне так мало,
Не стоял я, как те, под расстрелом,
И у ставен не падала мама.

Да, конечно, и зимы и лета
От меня отдаляют ту осень,
Так что, может, и зря я про это...
Просто дочке моей скоро восемь.



Вахнюк

[Akrill]

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.



Симонов
(1941)

[Akrill]

Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули -
Всегда стрелял без промаха комбат.

Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.

Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что... смертью храбрых пали их сыны.

И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!



Друнина

[Akrill]

Мы жили высоко - седьмой этаж.
Отсюда был далеко виден город.
Он обгоревший, тихий был и гордый,
пустынный был и весь, до пепла, - наш.
А мы ходили в Летний по грибы,
где, как в бору, кукушка куковала.
Возили реже мертвых. Но гробы
не появлялись: сил недоставало
на этот древний горестный обряд.
О нем забыл блокадный Ленинград.
И первый гроб, обитый кумачом,
проехавший на катафалке красном,
обрадовал людей: нам стало ясно,
что к жизни возвращаемся и мы
из недр нечеловеческой зимы.
О нет, я не кощунствую! Так было!
Нам все о жизни яростно твердило,
и, точно дар торжественный, - для нас
все на земле явилось в первый раз.



Берггольц
(апрель 1945)

[Akrill]

Человек склонился над водой
И увидел вдруг, что он седой.
Человеку было двадцать лет.
Над лесным ручьем он дал обет:
Беспощадно, яростно казнить
Тех убийц, что рвутся на восток.
Кто его посмеет обвинить.
Если будет он в бою жесток?



Сурков

[Akrill]

Мне скажут - Армия...
Я вспомню день - зимой,
январский день сорок второго года.
Моя подруга шла с детьми домой -
они несли с реки в бутылках воду.
Их путь был страшен, хоть и недалек.
И подошел к ним человек в шинели,
взглянул - и вынул хлебный свой паек,
трехсотграммовый, весь обледенелый.
И разломил, и детям дал чужим,
и постоял, пока они поели.
И мать рукою серою, как дым,
дотронулась до рукава шинели.
Дотронулась, не посветлев в лице...
Не ведал мир движенья благодарней!
Мы знали все о жизни наших армий,
стоявших с нами в городе, в кольце.
...Они расстались. Мать пошла направо,
боец вперед - по снегу и по льду.
Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,
от голода качаясь на ходу.
Он шел на фронт, мучительно палим
стыдом отца, мужчины и солдата:
огромный город умирал за ним
в седых лучах январского заката.
Он шел на фронт, одолевая бред,
все время помня - нет, не помня - зная,
что женщина глядит ему вослед,
благодаря его, не укоряя.
Он снег глотал, он чувствовал с досадой,
что слишком тяжелеет автомат,
добрел до фронта и пополз в засаду
на истребленье вражеских солдат...
...Теперь ты понимаешь - почему
нет Армии на всей земле любимей,
нет преданней ее народу своему,
великодушней и непобедимей!



Берггольц
(Ленинград, январь 1942)

[Akrill]

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: «Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем».

«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.



Симонов